Пена. Дамское счастье [сборник Литрес] - Эмиль Золя

В салоне не нашлось ни одного свободного стула, и дамам пришлось стоять рядом с большим столом, заваленным газетами. Толстобрюхие мужчины были так увлечены чтением, что им и в голову не приходило уступить место вновь пришедшим. Несколько женщин писали, низко склоняясь над листами бумаги, как будто хотели заслонить фразы полями шляпок с цветами. Графиня де Бов блистательно отсутствовала, и Анриетта начала терять терпение, но тут увидела Валаньоска, искавшего жену и тещу. Он поприветствовал дам и предположил, что искать графиню следует в отделе кружев.

– Их трудно оттуда выманить… Придется что-нибудь придумать.

Прежде чем уйти, молодой человек любезно отыскал для них два свободных стула.

Народ все прибывал и прибывал в отдел кружев. Триумф белого цвета достиг здесь апогея, воображение поражали изысканнейшие и самые дорогие образцы. Искушение лишало способности рассуждать здраво, желания, возведенные в абсолют, сбивали с пути всех женщин. Декораторы превратили отдел в белую часовню. Струящиеся вниз тюль и гипюр сливались в белый небосклон, в облако, скрывающее от глаз людских утреннее светило. По колоннам текли волны кружев – мехельнских и валансьенских, похожих на длинные белые юбки балерин, с легким шорохом касающиеся в танце театральной сцены. Повсюду на прилавках сверкал белый снег легкого, как дыхание, испанского шелкового кружева, брюссельских аппликаций с крупными цветами на тонкой сетке основы, кружева ручной работы и венецианского кружева с более плотным рисунком, кружева из Алансона и Брюгге, достойного королей и церковных владык. Больше всего это напоминало скинию или шатер для Праздника ку́щей.

Мать и дочь де Бов давно прохаживались вдоль прилавков. Графине нестерпимо хотелось касаться кружева руками, мять его в ладонях, ласкать, и она наконец попросила Делоша показать ей алансонское. Для начала он выложил на прилавок имитацию, но она потребовала подлинное, но не куски по триста франков за метр, а большие воланы по тысяче, а также платочки и веера по семьсот-восемьсот. Равнодушный к давке инспектор Жув стоял среди покупательниц и не выпускал женщину из виду.

– У вас есть отложные воротнички ручной работы? – спросила графиня. – Покажите образцы, я хочу выбрать.

Продавец уже двадцать минут возился с капризной покупательницей, не перечил ей – уж очень была важная! – и тем не менее у него возникли опасения: продавцам не рекомендовалось оставлять без внимания дорогие кружева, а у него неделю назад украли десять метров мехельнского. И все-таки Делош уступил и на несколько секунд отвернулся, чтобы достать нужный товар.

– Взгляни-ка, мама, – позвала Бланш, перебиравшая в коробке дешевые мелкие валансьенки, – этим можно красиво отделать наволочки.

Госпожа де Бов не отвечала, дочь повернула голову и увидела, как та прячет в рукав манто алансонские воланы. Девушка не удивилась и сразу инстинктивно шагнула вперед, чтобы никто не заметил жеста матери, но Жув оказался проворнее. Он встал между ними, наклонился к графине и вежливым тоном шепнул:

– Прошу вас, следуйте за мной.

– В чем дело?

– Идемте, – повторил инспектор, ни на полтона не повысив голос.

Лицо графини исказилось от страха, она затравленно огляделась, решила подчиниться и пошла рядом с ним с видом королевы, снизошедшей до пажа. Никто из окружающих не заметил случившегося. Вернувшийся к прилавку Делош с изумленным видом наблюдал, как уводят госпожу де Бов, и думал: «И эта тоже?! Благородная дама! Да их всех нужно обыскивать!» Жув не стал задерживать Бланш, но она сама шла следом, отстав на несколько шагов, и не понимала, на что решиться. Преданность и чувство долга приказывали девушке не покидать мать, а страх леденил душу. Когда инспектор завел графиню в кабинет Бурдонкля и закрыл за собой дверь, Бланш осталась одна и принялась мерить шагами коридор. Обычно Бурдонкль сам разбирался с кражами, которые совершали уважаемые особы. Жув давно сообщил ему о своих подозрениях, и Бурдонкль не удивился, когда инспектор сообщил, что поймал злоумышленницу на месте преступления. Помощник Муре повидал много из ряда вон выходящих ситуаций и считал женщин способными на все, когда они впадали в покупательский раж. Нынешний случай был особым в силу личных отношений директора с воровкой, и Бурдонкль повел себя исключительно деликатно.

– Сударыня, мы прекрасно понимаем, что у всех бывают моменты… слабости. Прошу вас, задумайтесь, куда это может завести. Если бы кто-то случайно заметил, как вы прячете кружево в…

Графиня не дала ему договорить, изобразив праведный гнев. Она – воровка?! Да за кого он ее принимает, этот плебей?! Она – аристократка, ее муж – генеральный инспектор конных заводов, он бывает при дворе!

– Все это нам известно, мадам, – примирительным тоном произнес Бурдонкль. – Я считаю честью знакомство с вами… Для начала будьте так любезны вернуть кружево…

Госпожа де Бов снова начала кричать на инспектора, не позволяя ему сказать ни слова, разрыдалась с видом оскорбленной невинности. Любой другой на месте Бурдонкля дрогнул бы, подумав, что произошло досадное недоразумение, тем более что женщина грозилась подать в суд за оскорбление.

– Берегитесь! Мой муж дойдет до министра, если потребуется!

– Увы, мадам, вы ведете себя ничуть не благоразумнее тех, кто уже побывал в этой прискорбной ситуации! – огрызнулся Бурдонкль, теряя терпение. – Раз так, мы вас обыщем.

Она не испугалась и произнесла с великолепным апломбом:

– Обыскивайте… Но предупреждаю – вы ставите на карту репутацию торгового дома «Дамское Счастье»!

Жув привел двух продавщиц из отдела корсетов и сообщил Бурдонклю, что спутница дамы так и стоит под дверью.

– Мне ее задержать?

Бурдонкль мгновенно принял решение: девушка не виновата, она травмирована, а заставлять мать краснеть в присутствии дочери неблагородно. Мужчины удалились в соседнюю комнату, продавщицы обыскали графиню, предложив ей снять даже платье, чтобы проверить грудь и бедра. Помимо дюжины метров алансонских кружев общей стоимостью двенадцать тысяч франков, спрятанных в рукаве, девушки нашли на груди согретые теплом тела носовой платок, веер и галстук. Общая сумма нанесенного ущерба составила четырнадцать тысяч франков. Госпожа де Бов воровала уже год, раздираемая исступленной, необоримой страстью. Приступы болезни усиливались, длились все дольше и стали неизменной составляющей жизни. Графиня забывала об осторожности, кражи доставляли ей наслаждение тем более острое, что на глазах у толпы она рисковала именем, честью и высоким положением мужа. Госпожа де Бов теперь не нуждалась в деньгах и воровала ради наслаждения процессом, как любят ради процесса любви. У графини развился душевный недуг, спровоцированный неуемной жаждой роскоши, которую, в свою очередь, пробудили в ней искушения больших магазинов.

– Это западня! – выкрикнула она, когда Бурдонкль и Жув вернулись в кабинет. – Кружева мне подкинули, клянусь Богом!

Госпожа де Бов разрыдалась, но не от страха или обиды, а от ярости, и без сил упала на стул, забыв, что платье осталось незастегнутым. Бурдонкль отослал продавщиц и заговорил, обращаясь к графине спокойным, почти дружелюбным тоном:

– Мы питаем уважение к вашей семье, сударыня, и будем рады замять это досадное происшествие, но вы должны будете оставить нам письменное признание по соответствующей форме: «Я украла кружева в „Дамском Счастье“…» Перечислите все, что взяли, распишитесь и поставьте число. Я верну расписку, как только получу от вас две тысячи франков на благотворительные цели.

Графиня резко поднялась со стула, ее лицо исказилось от ярости, и она прошипела:

– Никогда! Слышите, никогда я не подпишу подобную бумагу! Лучше смерть, чем позор!

– О, не беспокойтесь, мадам, угрозы вашей жизни нет, но комиссара полиции я вызову.

Последовала ужасная сцена, госпожа де Бов выкрикивала оскорбления в адрес Жува, ударилась в рыдания, лепетала, что только трус способен так мучить женщину. Ее красота римской богини и величественная стать испарились, в ярости графиня напоминала рыночную торговку. Откуда что взялось… Потом она попыталась умаслить инспектора, заклинала святым именем его матери, обещала, что будет валяться у него в ногах. Бурдонкль и Жув, закаленные множеством подобных сцен, хранили невозмутимость, и госпожа де Бов начала писать. Рука у нее дрожала, перо скрипело, плевалось чернилами, слова Я украла только что не прожгли тонкую